ВРАГ В ГОРОДЕ

Прочитал пост russ'a "Невиновный людоед" на Инвиктори и решил также приобщиться к эзопову стилю для описания моего понимания происходящего вокруг фигуры господина Терри Джонса, поскольку я имею некоторое отношение к служению в исламских странах. Буквально вчера разговаривал по скайпу с моим другом и партнером из Пакистана, задал вопрос о том, что у них происходит. Ответ меня поразил: "очень много проблем, но многие христиане не понимают что произошло".

И постараюсь описать не придуманными аллегориями, а почти реальной, слегка подправленной историей из моего детства. Имена, конечно же, изменены. Итак…

На летних каникулах мы всегда после первой смены пионерского лагеря ехали к бабушке в деревню. Это была семейная традиция, потому что ехали не только дети, но и все взрослые. Собиралась вся семья, и мы великолепно проводили время. В нашей деревне много десятилетий мирно уживались, сосланные сюда советской властью, люди, как разных национальностей, так и религий. Здесь жили практически все нации, но больше всего было западных украинцев, чеченцев, поволжских немцев и китайцев, один из которых был моим дедом.

Однажды, приехав в начале июля, мы застали деда в грустном настроении. По дороге с вокзала домой он рассказал нам, что на краю деревни в предгорье поселились "дикие цыгане". Мы были знакомы с мирными цыганами и даже дружили с мальчишками, вместе проводя время по оврагам и ручьям, играя в разбойников. Но эти отличались от них. Эти ни с кем не общались, держались особняком, были хмурыми и неприветливыми. Дед сказал, что не ждет от них ничего хорошего.

Так и получилось. Стал пропадать скот, на рынке стали воровать кошельки и выручку. Наши игры постоянно перерастали в драки с их парнями. "Мирные" сразу же перестали с нами играть. Женщины на лавочках у дворов стали бурно роптать, призывая мужчин что-то делать. Девушки стали побаиваться ходить по деревне, когда стемнело, да и парни стали прихватывать с собой что поувесистей.

Однажды я случайно подслушал "стариканский парламент", так мы называли неформальное общение стариков деревни. В него входили: мой дед от китайцев, казах Сагандык, у которого на восьмом десятке родился 34 ребенок, немец Петр Клюндт – штундист почти семидесяти лет (с его внучкой я первый раз поцеловался), украинец Микола и дед Моша, как мы его звали, который всегда старался прийти раньше дела Руслана, высланного еще в самом начале войны из под Грозного. Делал старый еврей это с той целью, чтобы не протягивать руку первым, что, как мне казалось, не очень смущало почтенного Руслана, всегда державшегося достойно.

Был в деревне еще один старик, которого на эти посиделки никогда не приглашали. Звали его Гришка и пил он безбожно. Постоянно рвался прийти, но старики его сторонились, потому что он был глупый и всегда только шумел и напивался. А рвался на стариканские заседания потому, что мой дед всегда выставлял на стол собственноручно приготовленную "композицию" сваренную из трав, алкогольный напиток "не самогонного" типа, как говаривал мой дядя. Бабули, всегда сидящие на лавочке перед нашим домом, служили хорошей охраной, и Гришке никогда не удавалось прорваться.

Так вот, вернемся к тому заседанию, которое я случайно подслушал. Старики говорили о том, что много проблем от пришлых цыган и что милиция ничего не делает. Что нужно принимать меры, а то потом их уже не решишь. Дед сказал, что пригласил их главного на эту встречу и что тот, скорее всего, не придёт. Дед Микола сетовал на то, что мы разрешили им поселиться здесь, потому что их отовсюду гонят и что нам это выйдет боком. Все его дружно поддерживали. Такой гомон продолжался до тех пор, пока не появился противный дед Балтош, главный цыган. Правда, на цыгана он не был похож. Был одет, как и все, говорил без всякого акцента и не пел цыганские песни.

Пришедший заверил стариков в том, что проблемы, начавшиеся в деревне, это не их рук дело. Поблагодарил за то, что разрешили разместиться табору, заверил в своих миролюбивых намерениях и ушел. Деды загалдели еще больше, но предпринимать ничего не стали. Решили подождать. Так началась холодная война, которая разделила деревню на два лагеря. Как потом говорил дед Сагандык: "нужно было их гнать сразу".

Скот стал пропадать все чаще и чаще. Участковый стал приезжать со следственной бригадой все чаще и чаще. Драки стали происходить не только между детьми, но и среди ребят постарше. Однажды, Витька, парень, ухаживавший за моей двоюродной сестрой Иркой, заступился за нее, когда к ней приставали два цыгана. Вообще-то сестра в защите не нуждалась, легко могла отлупить их сама, но сами понимаете – любовь… Причем заступился настолько "серьезно", что парней пришлось везти в больницу, причем Витькиному отцу. Потом цыгане спалили их сарай, разогнали овец, которых затем полдеревни два дня искали по горам и подали заявление в милицию. Целая толпа таборян пришла давать показания против Витьки с Иркой. Получилось, что они напали первыми и избили ни в чем не повинных парней на глазах у всех. Нечего было противопоставить, и Витьке грозила тюрьма. Не помню, как удалось его отмазать, но злоба повисла над деревней серьезная.

Старики ходили в табор и долго о чем-то разговаривали. Вернулись хмурыми. Дед за ужином обмолвился, что добровольно цыгане уходить не собираются, но и жить "по-человечески" не будут. В результате позиционных боев удалось прийти к миру. Цыгане не должны были ходить на центральный рынок, на дискотеку, они в ней все равно не участвовали, а только дрались и продавали дешевый самогон, да приставали к девчатам, и если ловили цыгана ночью, то … сами понимаете что.

Такое положение сохранялось довольно долго. Правда, не без нарушений. Время от времени все же куда-то пропадали овцы, козы, однажды даже лошадь несчастного Сагандыка "ушла в горы". Но доказать ничего не смогли, а цыгане умеют быть очень убедительными. Деревня серьезно изменилась. Атмосфера стала давящей и трудной. Это чувствовали даже мы. На постоянные обращения жителей в соответствующие органы с просьбой переселись табор, неизменно приходили отписки, что им определено место поселения здесь, и менять никто ничего не будет.

Так и шли дни, месяцы. Пока все не привыкли к такому положению. Люди стали хмурыми, напряженными, всегда готовыми дать отпор. Появились и те, кто стал поддерживать табор: "нужно же им где-то жить", "не трогайте их, они хорошие, это все их враги на них наговаривают", "на себя посмотрите, чем вы лучше", "они тоже имеют право жить здесь, ведь мы тоже приехали, а не родились здесь", "нужно быть терпимее" (это штундист) и "у них есть право так жить".

Вскоре табор стал негласно диктовать правила поведения. Старики решали одно, а жизнь, направляемая табором - другое. Старики говорили, что иметь оружие не стоит, это раздражает пограничников, а мы жили в приграничной полосе, но мужики все же купили ружья и боезапасу на пару лет. Вот рейды милиции и участились, пошли штрафы и проблемы.

Бесчинства табора продолжались. Они потихонечку стали переселяться в крайние дома, жители которых переезжали подальше. Началась торговля наркотой, самогоном. Пару человек вообще пропали. Все понимали, кто все это творит и напряжение нарастало.

Однажды сгорел дом одного деревенского, а сам он пропал. Так и не нашли мужика. За что его, никто так и не понял. Однако этот случай стал переломным. Старики стали всерьез думать над тем, как изжить эту беду. Стали приглашать мужиков постарше, чтобы обсудить, как не допускать такого, собирали подписи, писали в саму Москву.

И здесь произошло то, что коренным образом изменило всю ситуацию. Помните деда Гришу? И я его буду помнить всегда. Не добившись признания на стариковском совете, он решил, видимо, заслужить его. Поняв, что с ситуацией не справиться обычными методами, он стал действовать новаторски.

Проснувшись утром, деревня увидела на столбах расклеенные листовки с фотографиями, непонятно когда сделанными, на которых изображались наши табаряне в непристойных ситуациях. Под фотографиями были короткие смешные, но злые комментарии и призыв не терпеть больше "эту заразу". Вся деревня смеялась до обеда. После обеда к деду пришел Балтош, а когда ушел, дед почти три часа сидел в саду хмурый, а потом пошел колотить толстенную пачку газет, прибитую к сараю и ни в чем не повинный столб. Я часто смотрел, как он тренируется в саду, но в тот деть это была не тренировка…

Вечером собрались старики, и Григорий впервые попал на это собрание. Вошел он с высоко поднятой головой. Через полчаса вылетел с проклятиями и угрозами. Что-то в стариках ему не понравилось.

На следующее утро появились новые листовки, а Григорий, окруженный почитателями, гордо рассказывал всем о том, что он не боится этих "черномордых" и спасет деревню от "нашествия саранчи". Потом за ним приехал участковый и забрал. Как потом выяснилось, чтобы не прибили. Стал Григорий квартировать в участке.

А вечером полыхнул первый дом, потом второй, потом сараи. Тушили всем миром, но мало что спасли, благо никто не пострадал. Старики едва остановили побоище. Участковый старался, но его никто не слушал. Положение спас дед Руслан, вставший перед толпой и уверивший всех, что никто ненаказанным не останется, и что в таборе только и ждут драки. Мужики поверили и разошлись.

Утром был общий сход в клубе. Я не помню, было ли это собрание официальным или нет, но пришли почти все. Цыгане требовали суда над Гришкой, который пришел пьяненьким, видимо принял для храбрости, но сидел как побитый. Таборские уверяли деревенских, что это кто-то из молодых не сдержался, ответил на оскорбление, но кто мол не знаем и повторение гарантируем, если Гришку не осудят. Участковый был занят лишь тем, что следил за порядком, который все время нарушался то одной стороной, то другой и потому не мог продуктивно принимать участия в "прениях". В результате пришлось вызывать наряд из района, который и разогнал собрание.

Ночью горели еще три дома. Мужиков сдерживала милиция, а старики просто скорбно стояли у клуба и о чем-то тихонечко говорили. Вокруг носились пожарные, люди с ведрами и причитали женщины. В конце улицы стояла группа таборных, и нагло улыбалась. Мужики в другом конце тоже о чем-то шептались, зло, поглядывая на другой конец улицы. Что-то готовилось. Нас закрыли по домам, хотя интересно было до ужаса. Все прилипли к окнам и ждали развязки. Бабушка постоянно ругала нас, и отгоняла от окон.

Потом в центре начался шум, который гулкой волной перенесся на предгорный край села и там загомонил, застучал и заскрежетал. Потом рев машин, топот множества ног, гулкие крики команд. Мы поняли, что приехали погранцы. Потом вернулся дед, и мы улеглись спать, но так до утра и не уснули. Наутро мы побежали посмотреть, не смотря на гневные крики бабушки. Клуб и опорный пункт сгорели дотла, как и пять домов на окраине. Табор, часть которого было хорошо видно, если посмотреть вдоль улицы, исчез, а на его месте поднимался едкий черный дым. Возле правления колхоза стояло оцепление. В конторе держали задержанных. Практически все мужики были там, включая и двое моих дядек.

Несколько недель понадобилось, чтобы привести все в порядок. Потом был суд. Многие пошли в колонию, в том числе и один из моих дядек. Больно ретиво защищал деревню. Табор пропал и больше его в наших краях никто не видел. Дед Гриша сгорел в опорном пункте, куда спрятался, когда все началось. Думал, спасет его старая деревянная изба. Не спасла. И многие сегодня, вспоминая деда Гришу, не понимают, зачем он все это сделал, но как в известном фильме можно сказать: "А хрень вышла знатная!"

Так что провокации не всегда являются тем путем, который поможет решить проблему наилучшим образом. И еще с тех пор я понял, что за любым провокатором всегда стоит что-то корыстное, как за дедом Гришей стояло его желание стать уважаемым человеком. Или деньги, или слава, или просто дурь.

Вот такая была история. И сегодня, когда я смотрю на действия Терри Джонса, то вижу всегда пьяненького, придурковатого деда Гришу, так и сгоревшего в околотке из-за своей глупости. Так на моей малой родине и повелось говаривать – "не дразни цыган дядя Гриша".